Кровавый орел - Страница 38

Но пока что приходилось лишь затаиться и ждать.

Эту квартиру снимал мрачноватый югослав лет шестидесяти. Клугманн поначалу считал его уркой, затем узнал, что сосед – безобидный садовник в парке Штерншанцен: подрезает цветочки да подбирает использованные шприцы и презервативы. Его дневная смена начиналась в одиннадцать. Стало быть, раньше восьми он домой не должен вернуться. До этого времени желательно отсюда убраться…

Теперь они поставят караул прямо у выхода. Значит, уйти будет еще труднее. Впрочем, полицейские решили, что его в доме уже нет, и будут наблюдать за тем, кто входит, а не за тем, кто выходит. Клугманн посмотрел в сторону комнаты. Надо найти какие-нибудь немодные шмотки, чтобы выглядеть старше. Караульщики могут и не врубиться: они же будут высматривать молодого мужчину, входящего в дом, а не старика, который выходит.

Фабель на лестничной площадке костерил своих подчиненных за то, что они упустили Клугманна. Тот слышал весь разговор и про себя улыбался. Затем на лестнице рядом раздались шаги, и Клугманн замер. Характерный полицейский слишком вежливый шлепок открытой ладонью по дверному полотну. Клугманн затаил дыхание. Еще шлепок – громче прежнего.

– Полиция. Есть кто-нибудь дома?

Прошла целая вечность, прежде чем стучавшие пошли прочь. Затем раздался стук в дверь этажом ниже. Клугманн знал, что и там никто не ответит – жильцы на работе. Женский голос произнес досадливо: «Вот непруха!» Потом громко скрипнула дверь парадного. Значит, теперь двое во дворе, а Фабель и Мейер наверху.

Клугманн на цыпочках двинулся к платяному шкафу – искать что-нибудь для маскарада. Предстояло набраться терпения и ждать подходящего момента…

Четверг, 5 июня, 14.45. Тюрьма Фирланде в окрестностях Гамбурга

В городе было много пробок, и Фабель хвалил себя за сообразительность: предвидя заторы на дорогах, он выехал заранее и потому без чертыханий и нервов прополз через центр и переулочками, переулочками выбрался на скоростное шоссе В-5, а потом и за пределы Гамбурга. Сотовый телефон Клугманна он оставил Марии Клее – пусть передаст в техотдел, и тамошние башковитые ребята выжмут из электронной памяти максимум информации. Анна Вольф и Пауль Линдеманн, наверное, до сих пор прочесывают дом и окрестности, пытаясь взять уже давно остывший след Клугманна. Вообще-то они опытные и аккуратные детективы, таких просто не проведешь. Но видать, и Клугманн не дурак.

Сразу за Бергедорфом Фабель повернул на юг, к Нойенгамме. Начиналась совершенная Голландия: плоская-преплоская равнина, без единой складочки, словно утюгом разглаженная. Впрочем, монотонность ландшафта не ощущалась: глаз радовали живописные рощи, веселые красные крыши церквей, ветряные мельницы в голландском стиле и множество тщательно отреставрированных и бережно сохраняемых фахверковых домов под соломенными крышами. Частые дамбы и бегущие во все стороны каналы превращали поля в огромное зеленое одеяло из причудливых лоскутов.

По мере приближения к Нойенгамме у Фабеля на душе становилось все неуютнее. Эти места для него были обременены прошлым. Всякое тут сплелось в воспоминаниях – и хорошее, и дурное. К здешним краям у него было очень личное, интимное отношение. Здесь, у изгиба Эльбы, для него сходились все виды истории – история жизни и профессиональной карьеры и история страны.

Как и всем немецким детям его поколения, Фабелю очень рано пришлось взвалить на плечи бремя национальной катастрофы: с грехопадением Германии нужно было как-то разбираться. Десятилетним мальчишкой он засыпал отца вопросами: как страна дошла до жизни такой? Кто виноват и в чем? Правда ли то, что было уничтожено столько евреев? Отец с грустью в глазах рассказывал все, ничего не утаивал. Якобы во имя Германии было совершены неописуемые преступления. А потом отец побывал здесь, на этой плоской живописной равнине с веселыми церквушками и мельницами…

Тут, в Нойенгамме, погибло больше 55 тысяч заключенных в концлагере, в который наспех превратили заброшенную кирпичную фабрику. После войны, в 1948 году, практичные британцы вернули лагерь немцам – мол, уже почти готовая тюрьма. Немного перестроили и достроили – и действительно вышла отличная тюрьма Фирланде. До 1989-го Фирланде была одновременно и мемориалом жертвам Холокоста. Лишь тогда, с огромным опозданием, гамбургский сенат изволил заметить, что негоже держать людей в заключении в тех же стенах, где некогда было совершено столько злодеяний. Выделили средства и построили новую тюрьму – на приличествующем расстоянии от бывшего концлагеря.

Больше десяти лет Фабель не был в этих краях и думал, что с этой частью личного прошлого давно покончено – все забыто и похоронено. Но сейчас все опять оживало в душе…

Тюремный служащий проводил Фабеля до кабинета Дорна. Комната была светлая и просторная. По стенам – большие постеры на тему немецких исторических достопримечательностей: старинные любекские городские ворота, трирские древнеримские ворота «Порта Нигра», Кельнский собор… И конечно же, книжные полки от пола до потолка. Словно сюда, в тюрьму, перенесли целиком знакомый Фабелю рабочий кабинет Дорна в Гамбургском университете.

Дорн сидел за столом с молодым мускулистым парнем брутального вида в тенниске – руки сплошь в татуировках, бульдожья челюсть. Они разбирали какой-то учебный текст. Урка прилежно морщил лоб. Увидев Фабеля, Дорн встал, извинился перед учеником и пошел навстречу своему бывшему студенту.

– Добрый день, Йен! – воскликнул он, протягивая руку. – Рад, что вы смогли приехать. Присаживайтесь!